Масан Е. «Огненное воспоминание». Номинация «Прозаическое произведение»

Стояло прекрасное, морозное утро, в окно ярко светило солнце. Его лучи весело играли в сверкающих, морозных узорах на стекле. Разноцветные, яркие искорки на льду вызывали хорошее настроение. Такое настроение было у Герберта Крауфа. Он привел себя в порядок и подошел к окну. Солнечные лучи играли яркими звездочками на пушистом снегу. Да, зимой в России холодно! Еще не было таких холодов, как говорят его товарищи-сослуживцы, а Герберт уже мерз, и  его не спасает теплое бельё и носки. Он никак не может представить, что будет ещё холодней и морозы будут еще сильней.

Герберт с наслаждением выпил утренний кофе. Вчера он получил письмо от жены Марты. Она писала, что у них все хорошо: Лиззи стала красивой и послушной девочкой. Она хорошо играет на пианино. Герберт представил свою шестилетнюю дочку: девочка с аккуратно причесанной головкой, с милыми косичками, в красивом платьице,  сидит за пианино и старательно учиться играть, нажимая пальчиками на клавиши. Очень часто по вечерам вся семья собирается в гостиной и Марта играет  на пианино. Все внимательно слушают чарующие звуки, наслаждаясь музыкой.

Герберт улыбается, он надевает мундир, вычищенные до блеска сапоги. Марта пишет, что маленький Вильгельм сильно болел, но сейчас все хорошо. Герберт вспомнил, когда родился малыш Вильгельм, Лиззи всё хотела накормить его шоколадкой, и никак не могла понять, что малышу ещё нельзя сладкого. «Но это же вкусно!»- восклицала девочка. – «Ему понравиться». Герберт вспомнил, какие у него крошечные пальчики, носик пуговкой, пухлые щечки и ножки, с маленькими, розовыми пяточками. Когда он держал его на руках, этот маленький, беззащитный комочек пищал и безмятежно спал, посапывая носиком. «Милые, мои, как я вас люблю!»- Герберт посмотрел на портрет семьи, который висел над его кроватью. Обласкав взглядом всех, он оделся и вышел на улицу. Его должен подбросить друг, который ехал по пути с ним.

Герберт прошелся по дорожке, снег скрипел под ногами, легкий морозец пощипывал кончик носа и щеки. Из-за поворота показался темный, блестящий автомобиль. Он остановился и Герберт сел в него, поздоровался с Вальтером и они поехали. Пока ехали, поговорили о делах на войне, в госпитале. Герберт рассказал другу о новостях из дома. Потом Вальтер сказал, что ему надо отдать пакет, и они ненадолго заедут в одно место по пути.

Машина, которая ехала по дороге, свернула на более большую дорогу. Потом их обогнали крытые грузовики, сбоку были черные кресты. Герберт не придал этому никакого значения, машины могли ехать куда угодно. Он всё рассказывал о семье, о детях, о своей жене. Проехало еще несколько машин. Дорога была широкая, по ней часто проезжали машины в большом количестве. Когда их автомобиль въехал на дорогу более узкую, Герберт обратил внимание, что едут они по лесной дороге. Деревья стояли все в снегу, утопая в белых, пушистых сугробах. Снег сиял на солнце, и от этого было очень светло.

Машина въехала в деревню, Герберта поразила тишина. Не было никаких звуков: собаки не лаяли, коровы не мычали, не было слышно петухов. Дома стояли безмолвные и тихие, из труб не шел дым, и жителей тоже нигде не было. Везде было пусто и тихо. Герберт замолчал, и остаток пути они ехали молча, глядя в окно машины. Машина остановилась.

Вальтер вышел из машины и захлопнул дверцу, ушел. Герберт ждал Вальтера, ему показалось, что друга долго нет. Герберту стало скучно сидеть одному в машине, и он решил выйти из неё. Потоптавшись возле автомобиля, он решил немного пройтись. Герберт Крауф пошел по тропинке, спустился вниз, прошел еще немного. Вдруг он услышал какой-то гул, похожий на рой рассерженных пчел. Герберт пошел на этот гудящий звук. Чем ближе он приближался, тем отчетливее слышал много голосов. Затем четко стали слышны причитания и плач женщин, крики детей, истошные, дикие вопли. Свернув, с тропинки влево, Герберт   обошел большой сугроб снега и встал как вкопанный. Все, что он увидел, его так потрясло, что Герберт онемел и не мог издать ни одного звука.

Всех жителей деревни: стариков, женщин и детей согнали на окраину деревни к большому сараю, похожего на конюшню. Солдаты в чёрных шинелях развели костер и стали поджигать факела, сделанных из длинных палок. Сарай обложили вокруг сухим сеном, а стены обильно полили бензином.

Другая группа солдат из огнеметов поджигали дома, сараи, хозяйственные постройки. Двигаясь от одного двора к другому, каратели выполняли своё черное дело.

Людей стали загонять в конюшню. Плач, ругань, вой людей заставлял сжиматься сердце Герберта. Он видел, что жителей побоями и силой заталкивают внутрь сарая, люди сопротивляются, насколько это возможно. Вот из толпы выскочило несколько человек, и они побежали в сторону леса, но пули автоматчиков догнали их, и люди упали мертвыми в снег, так и не добежав.

Маленькая девочка цеплялась за юбку матери и плакала, а мать сама, рыдая, гладила ее по голове и что-то говорила. Вдруг Герберт обратил внимание на молодую женщину. Она кричала, от испуга, неестественно скривив рот в крике, выпучив глаза от ужаса. На руках у ней был малыш. Из одеяльца, в которое он был, завернут, выглядывали босые ножки с розовыми пяточками. Немец схватил женщину за шиворот, и пинками, ругаясь, поволок ее к сараю. Раздались автоматные очереди и несколько человек были убиты. Испуганные люди, не осознавали от ужаса что делают, бросились внутрь сарая. Солдаты закрыли двери и подожгли конюшню. Языки пламени как бы обрадовались, стали плясать на стенах, перескочили на крышу, крытую соломой. Огонь плясал в своем диком, радостном танце, играл, веселился, смеясь над бедой людей, которых согнали в сарай.

Дома пылали яркими, огромными кострами, огонь был везде. Стало пахнуть гарью, становилось все жарче и жарче.

Герберт стоял на дорожке, окаменев от ужаса  с маской боли на лице. Он никак не мог прийти в себя, даже когда Вальтер потянул его за рукав. Как в страшном сне, на ватных ногах он пошел за ним к машине. И даже сев в нее, он никак не мог очнуться от увиденного. Яркие блики от снега на деревьях были похожи на пламя огня, который прыгал и играл вокруг.

Перед глазами Герберта стояла женщина с ребенком на руках и маленькие, розовые пяточки выглядывали из одеяльца, притягивали взгляд именно они, нежные, розовые пяточки малыша. Их толкнули в огонь, языки пламени стали лизать пяточки, женщину и самого ребенка. Дикий крик ужаса вырвался изо рта Герберта. Воспаленный мозг не мог этого вынести.

— Как ты мог? Как ты мог? – кричал Герберт Вальтеру, тряся его за плечи.

— Я только отдал пакет. Герберт успокойся, приди в себя.

Вдруг Герберт его отпустил и сел на место. Он закрыл руками лицо и замолчал. Вальтер поправил шинель и пододвинулся к окну, он с удивлением смотрел на своего друга.

Машина подъехала к госпиталю. Герберт устало отнял руки от лица и медленно вышел из машины. На притихшего Вальтера он не обратил никакого внимания. Медленно поднялся в свой кабинет и снял фуражку, сел за стол. В дверь постучали, и когда Герберт ответил, вошла сестра. Она внесла чистый халат, потом принесла чашечку кофе и поставила перед Гербертом на стол. Крауф даже не шелохнулся, он сидел молча, положа руки на стол. Сестра внимательно посмотрела на него и ушла из кабинета.  Герберт вытянул руки перед собой, пальцы мелко дрожали. Он несколько раз с силой сжал и разжал их, но дрожь не проходила. Оперировать он не мог.

Через некоторое время пришел его напарник,  помощник по работе. Герберт не глядя на него, а уставившись в одну точку на столе, сказал, что он заболел и ему надо поработать одному. Хендрик посмотрел на бледное лицо Крауфа, кивнул головой и сказал в ответ, что очень легко подхватить простуду с непривычки.

Приехав домой, Герберт вытащил бутылку вина и выпил залпом целый стакан. Вдруг его взгляд упал на фотографию Марты и детей. Маленький Вильгельм смотрел на него круглыми глазками и опять в его сознании всплыл тот момент, где была женщина с ребенком на руках. Эти маленькие, розовые пяточки не выходили из его памяти, они преследовали Герберта. Вдруг он увидел, как пламя коснулось этих пяточек, женщина кричит дурным голосом. Крауф  очнулся, кричала не женщина, а он, во весь голос, на всю комнату. «Боже мой, боже, я больше не могу!» — Герберт причитал, вцепившись за волосы обеими руками. Потом как раненый зверь стал метаться по комнате, из угла в угол. Герберт устал и сел на стул, на него с фотографии смотрела улыбающаяся Марта с Вильгельмом на руках. У той женщины тоже  здоровый малыш, мило улыбается, своей беззубой улыбкой. Герберт схватил из шкафа бутылку коньяка, налил его в стакан и залпом выпил. Хмель не наступал. Тогда Крауф взял бутылку в руки и прямо из горлышка стал пить большими глотками. Он выпил всю бутылку коньяка, бросил ее на пол, медленно, шатаясь из стороны в сторону, пошел к кровати, и упал на нее ничком, не раздеваясь, не снимая сапог.

Через несколько дней у дверей квартиры, где жил Герберт стоял солдат и стучал в дверь, но ее долго никто не открывал. Солдат собрался уже уходить, как дверь неожиданно открылась, на пороге стоял доктор Крауф. В мятом мундире,  с нечёсаными волосами, с помятым, давно не бритым лицом, стеклянными и мутными глазами глядел вперед. Солдат еще не закончил говорить, а Герберт уже закрыл дверь перед ним.

Солдат постоял еще немного перед закрытой дверью, потом повернулся и пошел. До его слуха донесся глухой звук выстрела. Солдат побежал обратно к двери Крауфа, которая неожиданно приоткрылась противно скрипя. Солдат открыл ее и вошел внутрь комнаты. Герберт сидел в кресле, откинув голову назад, руки свисали  с подлокотников вниз, на полу валялся пистолет. Герберт был мертв.  На столе среди бутылок из — под вина и коньяка стояла фотография улыбающейся Марты и детей.