В книге мемуаров, которую я сейчас пишу, будет глава «Семейный      альбом».   Это    документальные рассказы о нашей семье, о самых близких родственниках. Один из них я посвятил дяде Шуре, Александру Никифоровичу Ковалёву, уходившему на фронт и ушедшему в бессмертие…  Ему было всего двадцать лет.
Моего дядю Шуру, Шурика, как его все звали в семье, я, конечно, не  помню. Вернее, помню по рассказам бабушки, его матери, и моей тете, его сестры, моложе на четыре года, которую родители назвали Александрой.   Когда он уходил на фронт, бабушка срезала с его кудрей несколько колечек. Она их хранила всю жизнь, не теряя в бесчисленных переездах. Я не раз слушал о нём бабушкины «семейные» рассказы, обычно связанные с нашим – сестры и брата – младенчеством. Запомнилось такое: наша мама была очень брезгливой, и Шурик, её младший брат, выручал, даже будто бы ездил с ней и с кем-то из нас в мамины командировки по её работе, стирал наши пелёнки…
Шурик был умный, весёлый, общительный парень. А о том, что он был красавец, можно судить по фотографиям, которые он успел оставить перед уходом в действующую армию. На одном из снимков он в полной военной форме: шапка серая цигейковая со звёздочкой, зелёная ватная фуфайка под  ремнём, такие же стёганые тёплые брюки и валенки. На боку полевая командирская сумка. На двух других снимках – в гимнастёрке и… в шапке: то ли хотелось ему лишний раз покрасоваться в «военном» головном уборе, то ли решил не сниматься со стриженной головой…
Кроме фотографий, я храню два его свидетельства – об окончании неполной средней школы и «приписное», военкоматское от 15 января 1941 года.
Судя по оценкам его успеваемости в школьном Свидетельстве, Шурик был «ударником» учёбы, как называли учившихся на «4» и «5». Особенно отличался он в физической подготовке. И наверняка не случайным было после выпуска оставление его в школе преподавать уроки физкультуры.
После его призыва в армию в конце июля 1941 года как годного к строевой службе, он писал письма домой в свой Красносельский совхоз №266, и, как я уже сказал, присылал фотографии – свои и товарищей по службе. И как я рад, что эти снимки и письма сохранились, в отличии от отцовских.
Думаю, не случайно Шурик оказался в городе Бердске, под Новосибирском, где формировался его 27-й отдельный лыжный батальон на базе 285-го запасного лыжного полка. Батальон состоял из призывников Новосибирской области, то есть, из уроженцев Сибири, для которых было ходить зимой на лыжах не только естественно, но и радостно.
Вот одно из его писем в дни формирования и армейской учёбы:
«Здравствуй, родной совхоз, с многолюдными улицами, мирно проживающими жителями, тепло согретыми сталинским взглядом,  мои дорогие родители, папа, мама… Физа, Шура, Люся, Витя и Вовочка. С командирским приветом Александр…».
Далее Шурик, попеняв тем родным и знакомым, кто редко пишет, продолжает: «Жизнь моя протекает в военной обстановке. Да, армия хорошее дело, если хорошо подготовлен дома…».
И добавляет чуть-чуть о быте:
«В клубе у нас есть гармонь. Кино в субботу и воскресенье… Я видел кино «Люди нашего колхоза» Замечательная картина. «Выборгская сторона» – тоже замечательная картина…».
И вновь пафос:
«Скоро на фронт! Лыжники к бою! Тренируются ребята, но я никуда не хожу. Так как я пом. старшины…».
Несмотря на то, что там, на Западе вовсю гремели бои, враг грозил захватом Москвы, окружил Ленинград, в письмах девятнадцатилетнего жизнерадостного юноши ни капли уныния! Наоборот: полная готовность сразиться с хвастливым коварным врагом! И ответственность за порученное дело… Ведь Шурик, хоть и «младший», но командир – младший сержант!
Между этим и следующим, по времени, сохранившимся письмом Шурика, как сказал классик, «дистанция огромного размера»: ноябрь сорок первого (Бердск) и апрель сорок второго («Действующая армия, п/п Ст. 1644, 227 ОЛБ, 2р.») – таков новый адрес младшего командира лыжного батальона Ковалёва Александра.
Конечно, я уверен, Шурик писал письма родным и в декабре сорок первого, и в январе, феврале, марте сорок второго. Вот надписи на обратной стороне фотографий, сделанные его красивым ровным почерком:
«Это только для мамы (слово «мамы» с большой буквы) Анне Филипьевне Ковалёвой от сына Александра. Ярославль. 16/2-42г.».
Ещё, в тот же день, на фото с товарищем:
«Эту фотокарточку храните, если я буду жив. А сейчас отправляемся на фронт».
В апрельском же фронтовом письме Шурик писал:
«Здравствуйте Все. С приветом Александр. Сообщаю, что я жив и здоров. Живу хорошо. Лучше некуда. Пишу 5.4.42г. Как раз на Пасху. Здесь ещё зима. Вчера только лывы были, а за ночь снегу намело. Ну и всё. Больше писать нечего. Живём в маленькой деревне в Калининской области. Вот посмотрите на карте.
Ну, пока. Всем привет…»
А вот ещё письмо (так и хочется сказать: «письмецо»). Маленький, меньше детской ладошки, пожелтевший за семьдесят с лишним лет листок бумаги, похоже, вырезанный из блокнота, исписанный мелкими аккуратными синими строчками:
«Здравствуйте, дорогие родители, папа и мама, все остальные ребята.
С приветом Александр.

Вчера, т.е., 29.4.42г. я получил письмо из дома, а сегодня, 30.4.42 пишу ответ. Я получил от Физы (сестра, моя мама), а от Вас нет… Живу хорошо. Витя, заведи-ка пластинку и станцуем с тобой танго. Да, мы устраиваем здесь танцы, я танцевал с девчатами и танго, и вальс и др. Вот и всё…
На обороте этого коротенького, возможно, последнего письмеца он приписал:
«Привет всем ученикам и учителям». И напомнил: «Завтра 1-е Мая».
Не забыл Шурик приписать и свой адрес: «ДКА (Действующая Красная Армия), ППС (полевая почтовая станция) 1644, 227/2 ( 227-й отдельный лыжный батальон, 2-я рота).
Когда я собрался писать мемуары и нашёл в бумагах это письмо, я разволновался, прочитав строки Шурика, обращённые ко мне. Ведь в те, ещё мирные предвоенные дни, когда мы с ним «танцевали танго», мне едва исполнилось три года… Значит, Шурик, младший брат моего более памятного по жизни дяди – дяди Вити, Виталия Никифоровича, тоже фронтовика, вспоминая там, на фронте, между боями с немецко-фашистской нечестью, о своих близких, вспомнил и обо мне…
После написания повести о дивизии отца, погибшего в декабре сорок первого в Московской битве, я стал более-менее «подкованным» в военно-исторических поисках, и решил узнать хоть что-нибудь о судьбе части, в которой служил Шурик. Теперь уж я имел очень удобного и многознающего помощника в поиске – чудо двадцать первого века – Интернет! Включил и вскоре нашёл то, что надо: «Персональный сайт 227 отдельного лыжного батальона 3-й Ударной армии» с версией статьи об этом батальоне. Достал старые географические карты, нашёл Калининскую область, о которой упомянул Шурик в одном из писем. И выяснил путь батальона: Бердск – формирование; Ярославль – довооружение; Калининская область, Великие Луки (окрестности) – фронт! Вот почему на одной из фотокарточек он написал: «Это только для мамы Анны Филипьевне Ковалёвой от сына Александра. Ярославль, 16/2-42г.».
Из этой статьи узнал, что батальон Шурика поначалу входил в 285-й запасной лыжный полк 23-й запасной лыжной бригады. Сформирован из призывников Новосибирской и нынешней Кемеровской, тогда входившей в состав Новосибирской области.
В статье также сказано, что после прибытия на фронт, батальон был придан 31-й стрелковой бригаде, входившей в состав 3-й Ударной армии Калининского фронта (с 19 января 1942 г.).
Ещё там отмечалось, что в батальоне «народ крепкий, закалённый – сибиряки, одним словом, но – в тактическом, огневом и многих других отношениях батальоны (а в бригаде был не один 227-й ОЛБ) были подготовлены слабо».
Тем не менее, сибиряки небезуспешно вели в районе Великих Лук бои местного значения, взаимодействуя с отрядами партизан, ходили в разведку по тылам противника, а впоследствии участвовали в Великолукских оборонительной и наступательной операциях, которые Жуков назвал «Сталинградом в миниатюре» Здесь, на Великолукской земле совершил свой бессмертный подвиг сибиряк Александр Матросов, памятник которому установлен в городе Великие Луки. А в селе Поречье, что вблизи Великих Лук, сооружён мемориал над братской могилой бойцов и командиров, где захоронено 5678 человек. Не в этой ли могиле покоится прах моего дяди Александра (Шурика)? В той же местности есть и другие мемориалы-захоронения с обозначенными на плитах именами погребённых. Будь возможность, обязательно побывал бы там и поклонился праху дяди.
Вновь и вновь пересматриваю его фотографии. Вот одна из них. Сидит, улыбается… В гимнастёрке и… в шапке со звёздочкой. На обороте фотокарточки надпись: «Маленьким деткам (то есть, нам, его племянникам!) от Ал. Никиф. Ярославль. 16.2.42г. А вот он, смеющийся подросток (Шурику 15 лет) приобнял одной рукой свою племянницу Люсичку, мою старшую сестру (нас с Вовкой ещё нет). На одной из последних предвоенных фотографий – группа совхозных физкультурников, и в центре он, их учитель… Ещё одна наша самая полная семейная фотография. Справа и слева стоят Александр и Александра…
А эта маленькая – 6х9 – фотокарточка (их называли «Визитками») самая для меня загадочная. Загадочная потому, что отображает, как бы сейчас сказали, интим… Миловидная, с короткой «спортивной» стрижкой девушка в белом платье, талия затянута узким ремешком с пряжкой, и… Шурик – в пиджаке и кепке (видимо, сидит) прижался к её груди. Но самое любопытное и загадочное – надпись мелким почерком на обороте фото:
«На память мужу(!) и другу жизни Дорогому Жаку- Саше от его любимой жены(!) Ани.
Вспомни, как последний вечер разлуки мы играли на судне в Н-Сибирске! Как жили!..
Ладно, помни. Приедешь, опять будем вместе жить и любить друг друга».
Не та ли это «Аня Кулешиха», о которой он упомянул в одном из фронтовых писем, мол, получил от неё письмо?
А загадка в том, что я ни разу ни от кого из старших родных не слышал, что он был женат…
Слёзы наворачиваются на глаза, когда подумаешь: сколько же их, таких, как он, молодых ребят, радовавшихся жизни, любивших своих близких, друзей и подруг, ушло в небытие – не дорадовавшись, не долюбив, не дожив!..